Эрик Шлоссер, адвокат, атташе при посольстве Франции в Москве. Несколько лет писал о кино и освещал международные кинофестивали для киноведческих журналов Франции и США. Параллельно с интересом к кинематографу развивался его интерес к смежному искусству — к фотографии, как к самому процессу ее создания, так и к ее теоретическому анализу. Среди наиболее любимых его фотографов-профессионалов — француз Картье-Брессон, американец Эванс, чех Судек...
– Эрик, ты — фотограф любитель. Что это значит в твоем случае?
– Хорошо. Подумай, для чего вообще нужна фотография. Зачем ее люди делают. Зачем они говорят: хоп! Вот это надо сфотографировать. Когда чаще всего используется фотография? 80% рынка — это фотографии семьи, друзей, путешествий. Часто она играет роль такого «заместителя». На столе в офисе, на полках и стенах в квартире она замещает отсутствующих. Кроме того, она может играть роль «поручителя». Особенно это заметно в Америке. Фотография семьи — знак благонадежности, «встроенности» в общество, разделения общих ценностей, который заранее снимает множество вопросов. В случае туризма она играет роль «доказательства». Почему японцы знамениты такой смешной особенностью: все постоянно фотографировать и при этом радостно «хихикать»? В любом фильме именно так изображают японца-туриста. Может быть, это потому, что они живут на своем острове, вдали ото всех, для них любая другая страна — почти сказка. Чтобы им куда-то выехать, надо уйму времени работать. И они привозят «доказательства» своего пребывания в этих «сказочных» местах. Самое смешное, что на таких фотографиях в центр ставится всегда сам фотографируемый: «Я» на фоне Нотр-Дам, «Я» на фоне Кремля. И поскольку твое «Я» занимает большую часть пространства, здания в конце концов не видно вообще. Это такие памятники самому себе, сделанные в разных частях мира, похожие, в сущности, на «доказательства жизни», которые террористы выдают властям, чтобы убедить в сохранности заложников, на полицейское досье.
– Ты хочешь сказать, что во всем этом есть что-то «не то»?
– Нет, я хочу сказать, что в этом есть особая функция. Скажем, в «семейной» фотографии, особенно в той, которая делается на заказ в студии профессиональным фотографом, и на которую ты посматриваешь, сидя в офисе или дома, напоминая себе, что кроме окружающего есть еще и другой мир. Какой? Идеализированный мир «семьи», которого на самом деле нет, в котором ты на самом деле никогда не находишься, потому что если бы ты и в самом деле там находился, разве тебе нужны были бы эти «парадные» портреты, где люди напоминают кукол? Так же и туристическая фотография, постеры. Они точно окна в «другой мир», в который тебя призывают войти. И вот люди стараются вставлять самих себя в памятные туристические виды, желая оказаться в этом «другом» мире, в фотографическом пространстве, приятном и безопасном.
– Где «пальмы, море и цветы»?
– Ну да. И вот самое смешное во всем этом, что когда сам рассматриваешь подобные снимки как зритель, то видишь, что кроме вот этих социальных функций на них «ничего» нет. Ведь тот, кто их делал, не думал о том, что на каждой из них запечатлен единственный уникальный момент его жизни, который потом ляжет в руки зрителю.
– Так что если ты снимаешь «вообще», то скорее упускаешь, чем находишь?
– Да, ты убегаешь от своей же реальности. В этом смысле фотоаппарат — это машина по разрыву с реальностью. Я много путешествовал и знаю, что если я не фотографирую «на память», то гораздо больше сохраняю собственных воспоминаний. А если фотографирую, то вспоминаю почему-то лишь сделанные снимки. Мне даже приснился сон о том, что каждый момент, когда делается фотография, сфотографированный кусочек как бы вырывается из реальности и пропадает из него. Так что если посчитать, сколько люди уже нащелкали, все это сложить, то получится, что мир исчез.
– Есть ли для тебя иной способ взаимоотношения с камерой, чем способ выйти за пределы реальности или закрыть пустоты в жизни и памяти?
– Для меня не существует возможности выйти за пределы реальности. Мы всегда внутри нее, и она должна быть нам интересна. Знаешь что такое «интерес» по латыни? Это «интер» (между) и «ессе» (бытие), то есть нечто прямо посреди бытия, посреди вещей. Фотография должна «интересовать», быть проводником в суть вещей, как они есть сами по себе.
Именно поэтому я не люблю постановочные фотографии. В них ты просто добиваешься красивой картинки, но разве в мире мало красивых картинок? Фотография — это моя возможность быть в мире, который вокруг меня. Ведь то, каков этот мир на самом деле, скрыто, потому что у нас постоянно нет времени, нам сложно сосредоточить внимание... Реальность остается как бы подернутой «вуалью» обыденности... Камера и служит средством ее раскрытия, остановки, она — инструмент не разрыва, но соединения. Вот ты находишься в каком-то месте, в котором как будто бы «ничего нет», которое для тебя совершенно необитаемо. Ничто в нем не «бросается» в глаза. Но именно в этой пустоте, при какой-нибудь перемене света вдруг что-то появляется, само обретает смысл, который явно мог возникнуть лишь сиюминутно, делая это место интересным, влекущим, обитаемым, ясным. Фотография и схватывает такое сиюминутное, хрупкое, «являющееся», то, что исчезает и появится столь же неожиданно потом уже в другом месте, в другое время...
Это похоже на то, как будто «отвернутая» от тебя реальность неожиданно посмотрела на тебя... Нечто очень эротическое... как случайно пойманный взгляд в толпе...
Вот что я пытаюсь сказать: если тебе вдруг что-то понравилось, если ты чувствуешь «захватило!», то взять и просто щелкнуть — это еще ничего, «нахрапом», «фронтально» ничего не получится. Чтобы то, что захватило тебя, схватила и пленка, ты должен найти угол, взгляд, высоту, отношение к этому, какой-то внутренний момент покоя. То есть ты должен найти свое положение в мире, чтобы проявилось то, что тебе понравилось... Образ — это коммуникация, а не завоевание.
– Хорошо, но вот твои образы Москвы... ты много фотографируешь московские лужи, кто-то сказал, что как только человек начинает именно поворачиваться к фотографии серьезно, он начинает фотографировать лужи.
– Ну это самое простое. Понимаешь, сила этого образа, образа лужи, в том, что он как бы воспроизводит сам фотоаппарат, камеру, линзу, дает ей как бы материальное представительство. Она дает почувствовать сам медиум, через который к нам поступает образ... В силу своей правдивости это имеет магическую силу... Но здесь еще зависит как снимать... что возникнет из твоей лужи... И что она такое...
– Твоя Москва очень пустынна...
– Москва — странный город... У меня всегда здесь есть чувство, что это город не для людей. По самому своему замыслу... Улицы слишком широкие, водители ужасно относятся к пешеходам, а почему? Потому что они считают, что пешеходу в городе делать нечего. Москва одновременно и разрушается, и строится, рядом ты можешь увидеть и какое-то оседающее здание, уже почти ком земли, и отчищенный фирмой особняк. Москва, как насекомое, постоянно восстанавливающее свои утраченные «в боях» конечности. Но так или иначе это — город структур, больших структур, где люди совершенно случайны...
– Да, поэтому функция лужи — еще и подсмотреть за человеком, за «фрагментом» человека, мелькающим в этом городе и ему столь несоответствующим, и за жизнью структур?
– Например. Ты заранее не можешь предугадать... Но московская лужа — это отдельная среда, отдельное «оптическое устройство»...
– Где отражается и пустынность города, и одновременно... сила
– Да, поскольку она на дороге — сила и скорость его форм и структур... Его тотальная мощь. В Москве она очень чувствуется... Но главное здесь то, что я, иностранец в чужом городе, открываю Москву, которая говорит обо всем этом именно со мною, и никто не скажет, что этой Москвы нет, хотя вне моей камеры ее тоже, может быть, и не существует. В этом смысле я открываю Москву, в которой мог бы жить именно я. Бог создал человека по Своему образу и подобию, человек создает мир — по своим.
Во всем этом, однако, странный парадокс. Люди делают фотографии в поисках реальности своей жизни, а вместо этого выключаются из нее, и в то же время для того, чтобы на самом деле эта реальность явилась, должно возникнуть некое пустое пространство, пространство без тебя, и лишь тогда реальность к тебе выходит на свет. И это грустно, потому что показывает, как хрупок этот момент, как, в сущности, одиноко существование человека... То есть ты снимаешь нечто грустное...
Но в то же время — нечто живое, что на тебя взглянуло, оно само по себе, какое оно есть, каким ты бы не мог его придумать, вступило с тобой в контакт. Оно говорит о тебе больше, чем слова, как если бы прикасалось к самой твоей жизни, да, мимолетной, хрупкой, конечной, но живой. Оно — часть того мира, где ты можешь жить, мира, созданного для тебя.
То есть «реальность» — это не объективная данность, идущая сама по себе, это место, где смотришь ты, но и смотрят на тебя... где происходит коммуникация.
И поэтому, начиная фотографировать, ты должен думать о том, что ты делаешь, почему это интересует тебя, это надо стараться уловить...
В этом смысле надо обладать большой критической способностью, уметь отличать, скажем, желание попасть в готовое клише от действительной затронутости чем-то. В конце концов фотография — это мысль.
Ну да, а разве нет? Мысль или свет, вдруг осветивший то, что только что было скрыто.
Фотография — это нечто «неестественное», это как раз чрезвычайно естественная человеческая практика. Знаешь, кто-то сказал: «Мое тело — в мире, но мир — в моей голове». Фотография — всплывающий образ, это нечто очень естественное, как деятельность ума. Спрашивать, что же тогда было до нее, это то же самое, что спрашивать о том, что было до кино? Письмо, наскальные рисунки... Люди в темноте брали факелы и высвечивали какую-то часть наскальной живописи, потом другую, пели, сопровождали рассказом, и мелькание образов создавало иллюзию движения, скажем, охоты. Ты думаешь, современная техника — это что-то иное? Как и все остальное, это в конце концов либо путь к реальности, либо побег от нее.
И чем это будет, каждый выбирает сам?
А разве нет?
Комментарии