Культ семьи. Ваша фотография.

Простой свет, близкое расстояние… Люди знают, что их снимают, они собираются, именно как одна семья. Разве фотограф в ателье, который сделал сотни фотографий на паспорт, может претендовать на авторство? Он может только посмотреть на карточку и сказать: «Да, на этой фотографии сняты вы. Это ваша фотография, возьмите».

Я делал почти то же самое, что и этот безымянный фотограф. Звонил людям по телефону: одному, другому, третьему. Они сводили меня ещё с кем-то и с кем-то ещё. Я звонил и спрашивал: «Не хотите семейную фотографию на память? Вашу фотографию». Многие спрашивали меня: «А сколько это будет стоить?». Это было естественно, потому что я был для них просто фотограф — из тех, что снимают в детском садике, или в школе, или в ателье. Я отвечал, что это не будет стоить ничего, только потом, возможно, этот снимок войдёт в альбом семейной фотографии. Кто-то соглашался, кто-то нет.

Я говорил: «Через много лет ваши внуки посмотрят и скажут: «Cмотрите, а у меня много общего с дедом (или с бабушкой)». И когда люди обнаруживали, что такой вот семейной фотографии у них нет, что они даже не подумали её сделать, то многие открывали мне дверь. Я входил в квартиру и снимал их так и в том виде, в каком они хотели: одетыми нарядно или просто, в комнате специально убранной или нет. Без всяких специальных задач. Семейный портрет в семейном же интерьере. Снимал, благодарил и уходил. Потом появлялась фотография и подпись: «Семья бухгалтера / милиционера / врача».

У меня не было задачи делать селекционный отбор. У меня не было задачи сделать портрет семей из разных слоёв общества. Всё случайно. Всё естественно. Это скорее география удачных и неудачных телефонных звонков одного фотографа по Москве и Московской области или, вернее, география 78 семей, открывших ему дверь.

Это отчасти похоже на старую семейную фотографию, но только отчасти. Мир статусов и положений, отражавшийся когда-то на лицах, ушел; раньше, если отец семейства — печатник, то в силу массы обстоятельств сама его профессия «отпечатывалась» на нём. Сейчас же люди не могли идентифицировать себя: многие сменили за жизнь не одну специальность. Ставя эти общие условия для подписи: «Семья такого-то», я, по сути, пытался снимать то, чего нет.

Когда я снимал в квартире, мне приходилось садиться на корточки, на пол и снимать снизу. С точки зрения детей, на линии их взгляда. В этой детской перспективе нет, например, интерьера. Для ребёнка его просто нет. У него всё близко, объёмно, осязательно. Его жизнь проходит на другом уровне: почти пола, царапинок, трещинок; она вся вблизи. В ней папа и мама — это центр мироздания, вокруг которого все вещи несомненны, прочны, их не выкинешь, они все тут должны быть. Это перспектива счастья. Помню, режиссер Алексей Герман говорил об одном из самых счастливых моментов своей жизни. Маленьким он выбегает из комнаты в доме отдыха, бежит по коридору, а навстречу ему идут «большие» папа и мама, которых он редко видел вместе. И всё. Кроме того, что это глубоко личное воспоминание, это еще и отличный кадр: дверь, ручка поворачивается, даль коридора, фигура родителей в контровом свете. Получилось так, что это было и моей точкой съемки.

Многие думали, раз я профессиональный фотограф, то буду делать гламурную фотографию, потому что люди привыкли на фотографиях выглядеть лучше, чем на самом деле, быть «естественными, но прекрасными», показывать свои лучшие стороны. Но я-то знал, что не буду их «снимать в образе», и не хотел их обманывать.

Я хотел видеть этих людей такими, какие они есть, а они все меня спрашивали: «Что нам надо делать?» — «Да ничего не надо делать, надо просто сидеть». Всё и так пропитано чертами сходства, совместностью, тем или иным чувством присутствия друг друга. И этого достаточно.

В серии есть семья, в которой мальчик болеет. Он не может ходить. Из множества других кадров я выбрал тот, на котором это заметно менее всего. Потому что для них, для его семьи, он полноценный. Они так чувствуют. Я это вижу…

Почтальон, в семье которого одиннадцать детей, сказал мне, что когда у них с женой было их пятеро и они все вместе жили в 13-метровой комнате, они были счастливы, потому что была любовь. И, похоже, что снимать надо вот это.

Тут на каждого можно посмотреть в отдельности, на одну его жизнь и подумать о том, какой она будет. Но одновременно они все части целого, и ты можешь перебегать глазами с одного лица на другое, угадывая их общее меняющееся выражение: тут — грусть, там — радость. Кроме того, когда я снимаю и смотрю на «папу с мамой», то вижу почти своё зеркальное отражение; когда смотрю на детей, вспоминаю себя. Глядя на дедушку и бабушку, предполагаю, что будет со мной. И это естественно. Я отождествлен с ними. А значит, это не только их фотография, это и моя фотография.

Может быть, поэтому я и не сделал снимка своей семьи. Я пробовал. Но меня не было за камерой, и я не мог видеть момент нашей «совместности».

Люди сами не ведают того, как живут. Но проходит время, мы смотрим на чью-нибудь старую фотографию и думаем: здесь есть какой-то путь, какая-то жизнь, они все ведь были.

Три года назад, когда я придумал эту серию и не знал, что с этой идеей делать, я переходил в метро с одной станции на другую. И тут заметил, что все топчут какой-то кусок картона. Подошел и выловил его из-под ног. Это была старая фотография, 20-х или 30-х годов. Семейный портрет совершенно незнакомых мне людей. Внимательно вглядываясь в их лица, я, конечно же, задал все тот же вопрос: «Кто это? Кто они друг другу?». Точно через много лет мне протянули неизвестный снимок и сказали: вот это ваша фотография.

Я стал снимать. Простой свет, близкое расстояние… И после каждого первого кадра, повторял, быть может, даже всерьёз: «Всё! Мы в вечности».

Ксения ГОЛУБОВИЧ