Фотограф времен и народов

«Здравствуйте, Дмитрий Николаевич!» — как много я отдала бы, чтобы увидеть встречу фотографа Бальтерманца и моего деда Алексея Суркова, который был тогда главным редактором «Огонька»! В то время фотографа из штрафбата боялись брать на работу все крупные советские журналы, но мой дед решился. Теперь я могу гордиться этим фактом семейной биографии — с «Огонька» началась огромная, невероятная слава Бальтерманца. Он проработал в журнале всю жизнь: сначала фотокорреспондентом, а потом и редактором фотоотдела. В скудные послевоенные годы люди вырезали его фотографии из журнала и вешали на стены вместо картин — красота входила в дом вместе с именем Бальтерманца, его узнали многие простые люди в нашей стране.

За именем Бальтерманца стоит множество определений: классик советской фотографии, основоположник официального фотографического стиля, первый фотограф Советского Союза и так далее. Все это о нем говорилось и писалось уже при жизни. И все было правдой, как правда и то, что сам Бальтерманц этих титулов не хотел и даже побаивался — знал, к чему может привести в нашей стране громкая слава. Во время войны ему пришлось побывать в штрафбате — за то, что в печать пошла не та карточка. От смерти на фронте его спасло только ранение, которое грозило ампутацией ноги. В мирное время он с трудом устроился на работу.

А в послевоенные годы его ждали обложки «Огонька», международные выставки и членство в жюри World Press Photo. Персональные выставки прошли в Лондоне (1964), Нью-Йорке (1965). Язык фотографий Бальтерманца был более других понятен за рубежом, он стал известен еще при жизни. Джозеф Куделка делал его портреты, его знали и любили Анри Картье-Брессон, Марк Рибо, Робер Дуано, Бальтерманца боготворили друзья и коллеги в России. Видимо, Бальтерманц был самым «близким» для зарубежных зрителей, потому что умел показать человеческую боль и трагизм войны без привязки к месту, понятные всем. Сюжеты снимков Бальтерманца превращались в символы и знаки.

Есть фотографии «времени и места», есть «фотографии-символы». Георгий Зельма был летописцем Сталинградской битвы, Евгений Халдей был свидетелем взятия Рейхстага, а Бальтерманц оставил для выставок те работы, которые показывали войну как трагедию в общечеловеческом смысле. Многие известнейшие снимки были напечатаны спустя десятилетия после войны, в период «оттепели» — цензура не хотела показывать людям картину страшных потерь войны.

Фотография в Советском Союзе имела прикладное значение, документировала достижения народа. Многие классические снимки, которыми сейчас в основном и иллюстрируют войну, годы послевоенного строительства, советских вождей и прочий официоз — это Бальтерманц. При этом многие снимки были сделаны случайно, некоторые долго выстраивались, а иногда вообще делались при помощи фотомонтажа. Как, например, партийная трибуна с очередной майской демонстрации, куда Бальтерманц отдельно наклеивал фигурку каждого руководителя. Сталина в этой группе он специально клеил повыше, а потом переснимал.

Сочетание репортажа с постановочной фотографией — характерное явление того времени. Бальтерманц сам справедливо считал себя мастером постановки. Он добивался совершенной композиции, часто достраивал кадр фрагментами других негативов. Классический пример — черные тяжелые облака с фотографии «Горе», которые попали на снимок из другого негатива. Но постановочные фотографии Бальтерманца вели не в сторону соцреализма — это была скорее «концентрированная» жизнь, правда и сила событий и человеческого духа.

Бальтерманц передавал масштаб и мощь новых свершений, но сохранял при этом чистоту взгляда, профессиональную дистанцию.

Постановка была в духе эпохи — показать грандиозность социалистических свершений. Если уж снимать заседание парткома, то по меньшей мере заседание какого-нибудь «Уралмаша». И чтобы человек сорок сидели каждый в своем состоянии, каждый в своей роли. В девяностых та былая серьезность могла вызвать улыбку. Но прошло всего десять лет, и теперь это история, которая во многих вдруг отзывается ностальгией. Может быть, поэтому как снимали раньше строителя на фоне БАМа и рабочего у нефтепровода, так сейчас снимают банкиров под крылом собственного вертолета или на фоне загородной резиденции...

Бальтерманц не был бы Бальтерманцем, если бы делал лишь помпезные, идеологические фотографии. Он объездил почти весь мир. И во всей этой череде впечатлений его объектив всегда замечал и ловил случайных прохожих, будь то на улицах Лондона или у книжного развала на фоне только что отстроенного Нового Арбата... Потому что в лицах можно было уловить живое дыхание каждого дня.

Бальтерманц считается одним из первооткрывателей цвета, но его визитная карточка — не красные галстуки, а восковой Сталин в гробу, утопающий в радуге живых цветов. Классик военного фото, он подарил миру не пафос военных парадов, а обнаженную людскую боль. Фотограф показал, что трагедия войны сильнее гордости за то, что она Отечественная.

Достаточно взглянуть на фотопортрет самого Бальтерманца в 60-х годах, чтобы понять — перед нами художник. Не придворный угодник, не затравленный диссидент. Седой аристократичный красавец, в глазах которого достоинства больше, чем в обликах всех шести генсеков, которые живут на его фотографиях.

Дмитрий Бальтерманц умер в 1990 году неожиданно и быстро, не проболев и недели. Многих перемен, к счастью или к сожалению, он уже не увидел. Болезненной для него могла быть не смерть власти, а конец эпохи, по отношению к которой Бальтерманц был не летописцем, а творцом. Созданная им советская история заняла почти два этажа Дома фотографии на Остоженке, но уместить ее целиком было возможно только в памяти нескольких поколений.