Спектакли вещей: взгляд из зрительного зала

Будни вещей скучны и однообразны. Каждый день — одна и та же рутинная «работа». Цветочный горшок изо дня в день томится на подоконнике, чайник путешествует между столом, раковиной и плитой, стулья топчутся у кухонного стола и только по праздникам выходят в свет — в соседнюю гостиную, к праздничному столу, где шумно и многолюдно. А чудесные истории приключаются с ними лишь в сказках. Как у Андерсена, помните? Но отнюдь. Чудесные истории случаются не только в сказках. Живет среди нас фотограф Олег Каплан, который умеет волшебным образом обращаться с огромным ворохом вещей, окружающих нас в повседневной жизни. Он фотографирует натюрморты. Но его снимки — это не классическая «мертвая природа», «тихая, неподвижная жизнь», с которой обычно ассоциируют жанр натюрморта, не гладкие учебные постановки. Это вспышки цвета, какие-то странные перетекания фигур, оптические шарады. На фотографиях стеклянные стаканы и бутылки, длинные макаронины и морские ракушки, засушенные цветы и кусочки тканей живут ярко и интересно, словно на празднике, а не в скучных буднях.

Родился Олег Каплан в Москве. Школа, армия, институт. В институте — а учился он на отделении кинофотомастерства Московского государственного института культуры — начал фотографировать. Профессионально занялся рекламной фотографией, а для собственного удовольствия стал снимать художественные натюрморты. В какой-то момент захотелось показать сделанные работы другим — так появились публикации в журналах, выставки. Важной вехой стала победа в конкурсе «Интерфото», который организует Союз фотохудожников России, в номинации «Цветная художественная фотография», в 2003 году. С 2005 года Олег Каплан преподает курс рекламной фотографии в «Петербургских фотомастерских».

Примером своей матери, московского пейзажиста, Олег приучен к занятию искусством как к каждодневному кропотливому труду. Жанр натюрморта позволяет не зависеть от обстоятельств. Предметы, с которыми он работает, всегда рядом и всегда готовы к работе. Натура не откажется сниматься из-за болезни, и в студии не бывает плохой погоды.

Начиная съемочный день, фотограф ставит себе задачу: снять хороший кадр, выстроить стоящий натюрморт — и не заканчивает своей работы, пока задача не будет решена. Понятие «хорошего кадра» у каждого мастера свое. Олег определяет его интуитивно, советуясь со своим внутренним «компасом», воспитанным в нем ощущением красоты.

«Позируют» ему предметы, которые можно отыскать в любом доме. Самая разная посуда — вилки, ножи, стаканы, графины, разноцветные бутылки, чайники. Цветы — живые и бережно засушенные, чуть поблекшие в красках, но более изысканные в линиях. Табуретки и музыкальные инструменты. Кадры не придумываются заранее, они формируются в процессе работы, в пространстве перед камерой. «Каждая съемка — это поиск невыразимо прекрасного в обыденном. Поиск не может происходить где-то в сознании, он осуществляется всегда только здесь и сейчас. В этом смысле творчество для меня сродни молитве: никакое размышление о духовном деянии не заменяет самого духовного деяния».

Иногда композиции выстраиваются долго. Иногда рождаются сразу, спонтанно, будто предметы просто занимают предназ­наченные им места. В снимках есть главные действующие персонажи — один-два предмета. Но от предметной сущности вещей фотограф переходит к категориям цвета, массы и сосредотачивается на них. Утюг для него — не хозяйкин помощник, а темное, плотное по структуре и довольно массивное пятно. У серебристого металлического чайника поверхность блестящая, переливающаяся, немного шершавая. Она сочетается с грубоватой холщовой тканью и перламутровыми ракушками.

Один из любимых материалов фотографа — стекло. Серия натюрмортов «Стекло», представленная на АРТ-Салоне в московском Манеже в 2000 году, принесла Олегу известность. В тот же год фотографии стеклянных фигур экспонировались в Московской академии художеств. С помощью стекла можно передать ощущения прозрачности и хрупкости, поиграть с оптическими искажениями. Человек обычно воспринимает стекло как очень холодное и гладкое. Если стекло снимать на черно-белую пленку, оно становится ещё холоднее, а композиции — графичными, сосредоточенными на линии, а не на цвете. Прозрачность стекла рождает ощущение беспокойства — представьте только, как неуютно жить в доме из стекла. Подсознательно это же самое ощущение беспокойства сохраняется, когда мы разглядываем изображения стекла. Но, наполнив пустые бокалы вином, мы лишаем их прозрачности — беспокойство отступает. Для художника же такое наполнение — переход от съемки фигуры прозрачной, от игры со светом и его всевозможными преломлениями к работе с цветовым пятном.

Каждый кадр несет свое ощущение. Композиция с засушенными кузнечиками, свернувшимся пожелтевшим листом и белой посудиной, похожей на скорлупу, — ощущение увядания, опустошения. Кадр, где плавным изгибам ситары вторят красно-оранжевые «холмы» фона, — насыщенности, знойности, тягучести. Сюжет со стрекозой и стеклянными шарами — влажности, густоты. Ощущения рождаются из сложного взаимодействия цвета, фактуры предметов, их содержательности.

Натюрморт — это способ рассматривать вещи, о которых все знают, но которые не замечают. Увидеть то, что не видят другие. Чтобы наблюдать тихую жизнь вещей, нужен неторопливый взгляд, неторопливый подход, неторопливый инструмент. В чём-то это сродни искусству каллиграфии. И если тот, кто снимает жизнь людей, прежде всего наблюдатель — он отражает, иногда преображает увиденное. Но даже при самой свободной трактовке сюжета всегда стиснут рамками своей натуры. Тот же, кто занимается натюрмортом, — творец, создающий свои собственные, созвучные его внутреннему настроению миры. Он фантазирует, воображает, творит. Натура полностью подчинена ему. «Красота придуманных миров натюрморта помогает полнее выразить себя», — так считает Олег Каплан.

На снимках вещи как будто живут более интенсивной жизнью. Две вишенки и их тени — уже образ. Расколотые каштаны, отражающиеся в кусочках зеркал, — оптическая загадка. Оливка опирается на высокую вазу — настроение. Красный перец на красном фоне — совсем просто. На первый взгляд. Некоторые композиции заигрывают с фигуративным искусством. Скажем, такая: две бутылки, синяя и красная. Красная отбрасывает тень, голубая выдвигается на зрителя и упирается в раму кадра. Фон почти ровно посередине делится на две части — белую нижнюю плоскость и голубую верхнюю. Перепрыгнув через неодушевленность изображенных форм, можно увидеть две фигуры, стоящие на песке. Он и она? У них объяснение? Но это только игра с каноном — с привычной нашему зрению голубизной, заливающей верхнюю часть картины, — моря ли, неба ли — и с вертикальным положением человека в пространстве.

Нарочитой же литературщины, слишком явной повест­вовательности Олег не признаёт. Его стихия — изобразительная: «Фотография, которая претендует быть искусством, должна опираться на предшествующие ей изобразительные традиции, развивать их». Любимые художники — импрессионисты, сюрреалисты, супрематисты. Ну и, конечно, невозможно не преклоняться перед творчеством Рембрандта и Микеланджело. Через свои работы фотограф часто пытается выразить впечатление от того или иного художника, особенно интересного в данный момент. Есть, например, бокал, очень напоминающий фигуры Малевича.

Изобразительная игра делает многие натюрморты Каплана похожими на сны или на видения. Предметы на них реальные, но изображены они как-то странно, неправдоподобно: стакан растекается, растворяет свою форму и медленно «уплывает» с листа бумаги. Ваза таится за какой-то вязкой поверхностью, стремясь проникнуть внутрь нее и потерять контуры своих собственных очертаний. Фотограф не оберегает черты предметов, подвергает их всевозможным деформациям. В этих экспериментах есть что-то от сюрреализма, от свойственной этому живописному течению трансформации форм. Художники-сюрреалисты часто совмещали сон и реальность, превращая свои полотна в столпотворение фантасмагорических фигур. У Олега есть серии, глядя на которые ассоциативно вспоминаешь картины Рене Магритта или Сальвадора Дали.

Ощущения ирреальности, таинственности можно добиться самыми разными способами. Поиграть с кривыми зеркалами. Или спрятать предмет за фактурной поверхностью — исцарапанным беспорядочными штрихами стеклом или за стеклом, которое намазано воском, за тканью. Такие наложения фактур друг на друга делают изображение более подвижным. На глазах у зрителя оно вибрирует, волнуется и живет. Фотография, такая правдивая и достоверная, вдруг как будто сталкивает нас с другой реальностью. «Меня всегда привлекал мотив текучести, изменчивости жизни — и как философская категория, и как изобразительная тема. Именно это и стало основой моего творчества: искажение, изменение предмета и пространства. Под этот лейтмотив я и подбирал свои художественные приемы».

Фотографические технологии сегодня меняются очень быстро. В сознание фотографа ежедневно впрессовывается мысль: быстрее, быстрее, быстрее. И вот уже камера обскура, а вслед за ней и зеркалка, становятся антиквариатом. Их вытесняют новая техника, новые способы печати, новые компьютерные программы, способные совершать чудеса. Олег не боится быть несовременным: «Сделанное на скорую руку устаревает быстро. То же, что делается долго, вбирает в себя время». Он снимает на аналоговые камеры большого и среднего формата, на слайдовую плёнку или пластины. Компьютер использует, когда нужно почистить фотографии от пыли или провести цветоделение, подготовить снимки для полиграфической печати. В этом смысле всё его творчество — «чистая фотография»: компьютерного вмешательства в само изображение не допускается.

Натюрморты Олега Каплана живут на стенах галерей и бизнес-центров, во многих домах Москвы и Петербурга, в рекламных альбомах. Они не навязывают зрителю агрессивной точки зрения автора, позволяя смотрящему самому совершить открытие, посмотреть новым взором на привычные вещи. И если возникнет желание — подстроить свои душевные обертоны под тональность фотографа.

www.kaplanfo.narod.ru