Обзор выставки Йозефа Куделки «Вторжение 68. Прага».

В Москве, в Центре фотографии им. братьев Люмьер, в рамках параллельной программы 4-й Биеннале современного искусства демонстрировалась выставка Йозефа Куделки «Вторжение 68. Прага».

Несвоевременные параллели

Когда я шла на эту выставку, то совсем не ожидала каких-то особенных откровений или эмоций. История с советским вторжением в Прагу в 1968 году была для меня чем-то вроде преданий старины глубокой: черно-белыми кадрами кинохроники, строчками истории, чужой бедой… Конечно, как и всякий демократически настроенный человек, я с ранней юности сочувствовала чехам с их ненадолго распустившимся цветком «пражской весны» и порицала ввод танков в страну. Но, откровенно говоря, эта история никогда не затрагивала меня глубоко: все это произошло еще до моего рождения, никак не коснулось моей семьи и поэтому не отдавалось в сердце так же, как, например, война или ГУЛАГ. Тем удивительнее стали те ощущения, которые я испытала, ходя по залам, разглядывая снимки и читая тексты. Это были самые разнообразные чувства, словно пришедшие ко мне с обеих сторон конфликта: растерянность и сочувствие, воодушевление и подъем, недоверие и ярость. Но главное — какая-то удивительная, затапливающая печаль, которая вдруг заставила меня заплакать где-то в самом центре выставки, когда я рассматривала на очередной фотографии лица участников чешского сопротивления и советских солдат.

В экспозицию «Вторжение 68 Прага» вошли знаменитые снимки, сделанные молодым тогда Йозефом Куделкой во время ввода войск пяти стран Варшавского договора в Прагу — для «неотложной помощи братскому чехословацкому народу» (строки из заявления ТАСС). Куделка был тогда начинающим тридцатилетним фотографом, в чьем портфолио уже были театральные съемки и фотоисследование жизни цыган в Румынии, но не было новостных или остроактуальных репортажных съемок. Однако танки в Праге изменили его профессиональные планы: 21 августа он вышел на улицы города и в течение недели сделал множество снимков происходящего.

Об истории появления этой съемки существует несколько рассказов.

• Одну из них красочно поведал на страницах книги Magnum: fifty years at the front line of history («Магнум»: 50 лет на передовой истории») магнумовец Йен Берри: « [Русские солдаты] не знали, где они находятся — большинство думало, что в Германии, — или что тут происходит. В первые несколько дней я вроде бы был там единственным иностранным фотографом — и я снимал происходящее парой камер Leica из-под полы пальто. Надо было двигаться очень быстро, потому что если русские видели, что ты фотографируешь, они начинали стрелять у тебя над головой и потом преследовали, чтобы постараться поймать и отобрать камеру, — но чехи мешали им, если получалось. Единственный фотограф кроме меня, которого я видел, был настоящим маньяком. На его шее на ремешке болталась парочка старомодных камер и картонная коробка через плечо. Он просто подскакивал к русским, карабкался на танки и фотографировал их в открытую. Его поддерживала толпа — она подступала и окружала его каждый раз, когда русские старались отобрать у него пленку. Я пытался понять, то ли этот парень был тут самым большим смельчаком, то ли главным психом.» Кстати, эта история соседствует на страницах книги с описанием работы фотографов фотоагентства в революционном Париже (не стоит забывать, что в том же 1968-м произошли студенческие волнения во Франции и Мексике, антивоенные выступления в США, потрясший весь мир расстрел вьетконговца, снятый Эдди Адамсом, убийство Мартина Лютера Кинга и Роберта Кеннеди).

• Другой рассказ приведен на сайте «Магнума» Матрином Фуксом: «Куделка скорчился на крыше здания на площади Венцеслас с объективом, направленным вниз, на улицу… Щелкая затвором, Куделка практически не замечал людей, которые махали ему и указывали на него пальцами, или русских солдат, которые кричали, думая, что он снайпер. Внезапно группа советских солдат ворвалась в здание, на крыше которого он в тот момент примостился, и стала его преследовать. Он спасся бегством, с болтающейся на шее «Лейкой», пригибаясь и пробираясь по крышам, затем нырнул в окно и скрылся в толпе на улице».

Снимки удалось переправить на Запад, где их распространило агентство Magnum и в 1969-м опубликовала английская газета Sunday Times под инициалами P. P. (Prague photographer). Куделка скрыл свое авторство, опасаясь преследований семьи и родных. В том же году Magnum вручил фотографу — также анонимно — золотую медаль Роберта Капы, а затем помог уехать из страны в 1970-м. Ходатайство в министерство культуры Чехословакии написал тогдашний президент «Магнума» Элиот Эрвитт: речь шла о том, чтобы выпустить Куделку из страны на три месяца для продолжения проекта о цыганах. Фотограф сразу же поехал в Лондон и попросил политического убежища; и только спустя 16 лет после появления снимков он признал авторство. Известность приобрели около 15 кадров — остальная съемка была опубликована как целостный проект только недавно. Сам Куделка стал знаменитым фотографом, лауреатом множества призов. Нынешняя выставка, объехавшая за последние три года многие страны мира, была сделана в 2008 году — к 40-летию вторжения войск Варшавского пакта в Прагу. Magnum и Aperture также выпустили альбом: из 250 фотографий многие были показаны впервые, они сопровождались архивными материалами и текстами чешских историков. Книгу перевели на русский в 2009-м, но внимание к ней проявили только сейчас.

Йозеф Куделка открывает выставку в фотоцентре бр. Люмьер.

В нынешнюю выставку помимо работ Куделки вошли хроника событий и множество отрывков из различных текстов: передач Пражского радио и воззваний Пражского городского комитета, статей из чехословацких газет и обращений руководящих работников КПЧ, а также заявления ТАСС и просто многочисленные лозунги, которые писали на стенах те, кто сопротивлялся. Вообще, экспозиция — тонкая, сбалансированная, умная — произвела впечатление удивительной слаженности, работала как единое целое. В этом эмоциональном пространстве фотография играла главную роль — триггера, маяка, луча прожектора, направляющего внимание к другим артефактам эпохи, возбуждающего чувства, высвечивающего основные идеи и расставляющего акценты, но она не сработала бы так сильно без множества проработанных деталей. Развешанные по стенам работы Куделки, перемежаемые текстами и сопровождаемые чуть печальной, чуть тревожной музыкой, создавали ощущение не чрезмерности или нагнетания, но развития ситуации, от первых, еще нетронутых беспорядком улиц, до сожженных машин и убитых людей. И разворачивания собственных эмоций зрителя, которому не говорят, что думать, но лишь направляют его взгляд — с кульминацией в последнем зале, где всю стену напротив входа занимал большой снимок толпы, а на двух других на черном фоне были лозунги, которые люди писали на стенах города.

«Мы боялись Запада. Напали на нас с Востока», «Вчера друзья — сегодня убийцы», «Мы с вами, будьте с нами», «Ленин, вставай — Брежнев сошел с ума», «Правда больше, чем сила», «Не забудь: цензура — это конец правды», «Иван, иди скорей домой. Наташа ходит с Колей. Мама», «Мы потеряли братьев пять — теперь с нами весь мир, нечего горевать», «1945 — освободители, 1968 — оккупанты». И еще: «советские оккупанты (поверьте, мне тяжело давать такое определение, но, к сожалению, оно правдиво)» — строки из «Руде право» от 25 августа 1968 года. «Наш город переживает, пожалуй, самые тяжелые минуты нашей современной истории. Не однажды в прошлом наша Прага была захвачена чужеземными силами. (…) Впервые в истории наш город захвачен войсками союзников и дружественных стран» (из обращения пражского комитета КПЧ). Накорябанные на стенах, напечатанные на самодельных листовках воззвания берут за душу каким-то странным отсутствием агрессии, дружелюбием и теплотой человеческих чувств — и перекрывающим все ощущением растерянности.

Это ощущение взаимной растерянности — пожалуй, главное, что объединяет советскую и чешскую стороны; оно же высвечивает отличия. Отличия эти неуловимы, но вполне очевидны. Чешские тексты полны швейковского юмора, покоя, в них есть множество личных местоимений («наша страна», «наш город», «мы», «вы»); лица иногда открыты и улыбчивы, временами печальны или сердиты, но всегда полны чувств. Даже в моменты противостояния они скорее пытаются докричаться до конкретных людей на танках, чем как-то уязвить, унизить, уничтожить «противника». Как будто эти люди делают тонкое разграничение: власть — и конкретный человек, публичное — и частное пространство. Эти сущности могут быть в противостоянии («мы уже знаем, что нет ничего, что русские властители не могли бы совершить, категории правды и нравственности — это всего лишь происки империалистов») или быть вместе («мы вам служили, вы нас выбрали»), но частное и официальное не совпадают, не равны. Советские заявления ТАСС потрясают «формульностью», ходульностью, клишированностью, в них как будто не остается места для человека. Но особенное потрясение вызывают лица и фигуры советских солдат. Усталые, подавленные, покорные, неулыбчивые люди в военной форме, напоминающей о той, прежней Победе, как будто так и не отдохнувшие со времен Великой Отечественной. Многие из них к тому же отсылают память к долготерпеливым, смирившимся лицам крестьян с фотографий Дмитриева и Лобовикова. Они не злы, не кровожадны — но как будто не понимают, что именно от них хотят и что нужно отразить на лице. Люди, которых свели к их официальной функции, не оставив им права даже не на человечность — на проявления человеческого. На простые чувства. Простые эмоции. Ощущение самоценности своей и чужой жизни…

Именно в этом месте начинает хотеться плакать. Потому что я не знаю, как у других, но у меня не могло не возникнуть некоторых крамольных мыслей. Вроде, например, идеи о том, что растоптанные ростки одной весны напоминают о множестве других оттепелей и весен, которые так и не дали дружных всходов — в той стране, которая отправила в Прагу танки. Или параллели со сказанным глухим, неэмоциональным голосом, со странной полурастерянной улыбкой «Она утонула» — в момент, когда от тебя ожидают теплых, живых слов. Весь абсурд собственной системы, ее клише и замерших в своем развитии, архаичных, пустых формул, вся тоска людей, глушащих внутреннее онемение жестокостью, «пиар-акциями» или водкой, становятся видимыми, зримыми на фоне иных лиц и текстов. И вот тут уже хочется, подобно простоволосой и воющей бабе, зайтись в плаче обо всех нас, простых и сложных, «из народа» и «из интеллигентов», при власти и без — замерзших, онемевших и циничных, не верящих в то, что бывает правда и неправда, ощущающих себя изолированными друг от друга и от биения жизни и все возвращающихся на тот же самый круг ада.

Подозреваю, что найдутся и те, кто скажет, что выставка о 68-м годе создана с целью «манипулирования» или «очернения». Этому противоречит сама фотография с ее щемящей очевидностью смыслов. Фотография Йозефа Куделки, выполняющая здесь свою основную, базовую функцию — демонстрации вроде бы понятного, но почему-то забывшегося или же не замечаемого в обычной жизни.

Выставка Йозефа Куделки «Вторжение 68. Прага» организована Aperture Foundation, Центром фотографии имени братьев Люмьер, в сотрудничестве с Йозефом Коуделкой и выпущена совместно с Magnum Photos.

Йозеф Куделка/Magnum Photos

Из книги Вторжение: 68 Прага (Aperture, сентябрь 2008 г.).

Текст: Виктория Мусвик