Нервные клетки восстанавливаются!

29'2003

В здании, где мы вели полунаучный диспут, почему-то невыносимо пахло щами. Полунаучный — оттого, что оппонировать ученому из Российской академии наук журналисту популярного издания трудновато: терминами закидает. И наш разговор как-то сам собой пропитался этим запахом — деревенских кислых щей.

Шестаков мне напомнил зюскиндского Парфюмера. Ученый, одержимый всемогуществом нейропептидов, не знает цен на хлеб и масло в магазинах XXI века. Не знает и знать не хочет. Его по-настоящему волнуют лишь маленькие цепочки специфических белков, которые, оказывается, «правят бал» в жизни каждого человека — отвечают за память, сон, пристрастие к еде и питью, определяют настроение, влияют на холодоустойчивость и сексуальное влечение.

А Виталий Александрович ШЕСТАКОВ, доктор биологических наук, профессор и генеральный директор научно-учебного Центра проблем жизнедеятельности человека РАН, занимается тем, что выделяет их из крови человека и превращает в сухой белый порошок — сыворотку. Он знает о нейропептидах все. Или почти все.Не знаю, какие проблемы в жизнедеятельности человека имеет в виду Шестаков. В моей жизни и деятельности проблемы создают в основном близкие родственники, ибо, как известно, «домашние наши — враги наши». И при чем тут какие-то нейропептиды?

— Виталий Александрович, то, что я читала о ваших препаратах — сыворотках крови, содержащих определенные специфические нейропептиды, отдает средневековой алхимией. Как-то не верится, что человек — всего лишь биохимическая фабрика...

— Знаете, с чего начиналась моя работа? С вопросов практической хирургии. Я ответил (в прошлом двадцатом веке) на вопрос: почему у одних больных с тромбозами тромб локализован и не распространяется по кровяному руслу, а у других постоянно увеличивается?

Для хирургов это очень важно было знать, так как при операциях растущий тромб может кусками отрываться и закупоривать легочную артерию, а это мгновенная смерть на операционном столе. Когда я стал анализировать биохимию этих процессов, то увидел, что в крови больных с локализованными тромбами много осколков фибриногена — специфического белка.

Тогда я провел такой эксперимент: получил фибриноген и аналогичные осколки ввел животным — кроликам. Показатели крови менялись — наблюдалось замедление свертываемости крови и создавалась как бы «искусственная гемофилия». Потом я получил из протромбина его осколки — пептиды — и ввел животным, что привело к резкому снижению уровня протромбина и — как следствие — к замедлению свертываемости крови, к той же «искусственной гемофилии».

Мы с коллегами сделали вывод, что пептиды прокоагулянтов регулируют синтез данных белков. Тогда, в 70-е годы XX века, это было новым взглядом на регуляцию системы гемостаза (механизмов свертываемости крови) и тем самым новым направлением в лечении и профилактике тромбозов и эмболий.

Докторская диссертация по трансфузиологии, защищенная в 32 года, открыла ученому путь к новым исследованиям.

— Мне предложили работать со спортсменами, и я схватился за эту идею. В те годы я получил сыворотку, которой спортсмены пользовались для быстрого восстановления после тренировки. Это был метод аутотерапии — востановление шло с помощью сывороток собственной крови.

Дальше — больше. Решили попробовать получить нейропептиды, регулирующие эмоциональное состояние у спортсменов. Мы получили много таких сывороток — одни снимали давление, другие применялись при перелетах, чтобы быстро войти в норму при смене часовых поясов. Нейропептиды успокаивали, улучшали сон. Результаты не замедлили сказаться.

— Получается, принцип лечения пептидами сходен с тем, что описан в книжке про барона Мюнхгаузена — сам себя вытаскиваешь за волосы из усталости и стресса?

— Мы совместно с врачами поликлиники Московского метрополитена начали лечить нейропептидами тугоухость, которая была и остается профессиональной болезнью машинистов поездов метро. Глохнут не только машинисты, но и работники аэропортов, машинисты поездов и электричек, шахтеры — все, кто обречен работать в условиях шума. И получили фантастические результаты: болезнь отступала.

Правда, машинисты оказались боязливее спортсменов: ни в какую не хотели делать инъекции. Тогда мы предложили аптеке нейропептиды выпускать в виде свечей. Свеча рассасывается в прямой кишке, никаких неудобств, кроме легкого слабительного эффекта. Состав свечи: масло какао, сыворотка, лецитин — как видите, ничего премудрого.

— Виталий Александрович, а чем пептиды отличаются от гормонов? В любой книжке написано, что именно гормоны властно влияют на нашу эмоциональную и даже половую жизнь.

– Нейропептид может быть фрагментом, например, соматотропного гормона. Это часть белковой цепочки, но именно та ее часть, которая наиболее активна. Все лаборатории мира сегодня занимаются поиском рецепторов, которые реагируют на нейропептиды. Видите ли, под влиянием наших нейропептидов нервные клетки не только восстанавливаются, но и активно размножаются.

– Так, стало быть, постулат «нервные клетки не восстананавливаются» в корне неверен?

– Конечно, еще бы! Нервная клетка так же размножается, как и любая другая.

При черепно-мозговых травмах — переломе черепа и повреждении мозговой ткани — мы применяли наши нейропептиды с большим успехом.

Что это давало? Во-первых, быстрый выход из шока. Во-вторых, быстрое восстановление памяти и речи. Пробовали лечить нейропептидами и детей с ДЦП.

– Я была в 18-й психоневрологической больнице — базовой для лечения ДЦП, много беседовала с корифеем этого направления в медицине профессором Ксенией Александровной Семеновой, что-то она мне про пептиды не рассказывала...

– Именно вместе с Семеновой мы и восстанавливали ребятишек. Использовали наши свечи и костюмы нагрузочные для космонавтов. Об этом много писала советская пресса. Потом мы пошли дальше: искусственно смоделировали болезнь Паркинсона.

– Надеюсь, не на людях?

– Эксперименты на людях не проводятся.

– В клинике ММА им. Сеченова с помощью хваленых репродуктивных технологий родился ребенок с синдромом Дауна, а заплачено мамой было немало, а в питерском Институте мозга скандалы не утихают — слишком далеки методы лечения от мировых стандартов биоэтики.

– Клиническая апробация любых новых методов проводится с разрешения Минздрава, и апробант подписывает все предусмотренные законом документы.

– То, что делает профессор Хохлов в области лечения ДЦП и других тяжелых патологий (лечение аминокислотами), чем-нибудь отличается от вашего метода лечения нейропептидами?

– Они используют для лечения различные сочетания аминокислот. Аминокислоты, как известно, — это не только кирпичики всех белков в организме, но и биорегуляторы. Направление правильное, но некоторые больные (не в обиду клинике будет сказано) после лечения аминокислотами приходят ко мне. Я господину Хохлову показывал свои результаты и хотел поработать вместе. Профессор сказал, что их клиника пока не готова к подобному сотрудничеству.

– Вы проверяли свои препараты на эффект плацебо?

– Нас испытывал на плацебо очень авторитетный институт — ФГУП «Центр экстремальной медицины». Они вышли на нас сами, провели эксперимент и убедились, что у нас все действительно эффективно и без обмана. Исследования проводились по решению Минздрава.

– Очертите поточнее возможности применения ваших нейропептидов, а то получается елейная картина — очередная панацея, что ли?

– Поясню. Мы испытывали нейропептиды на 12 моделях различных нарушений. В настоящее время мы сконцентрировали наши усилия на поражениях нервной системы: Альцгеймер, Паркинсон, ДЦП, рассеянный склероз, неврит слухового нерва, инсульт и др. — перед этими вещами пока мировая медицина бессильна.

– Не страшно ли быть гуру среди полной безнадеги?

– Научные мысли не боятся безнадежных вариантов...

Конечно, мы не можем гарантировать излечение на 100 процентов.

– Могут ли разрабатываемые вами препараты использоваться для лиц творческих профессий?

– У шахматистов мы создавали фон для решения новых шахматных задач. Некоторые шахматисты реагировали не пептиды появлением в их игре новых шахматных комбинаций.

– А как бы помочь в творческой жизни артистам, художникам, поэтам и писателям?

– Конечно, я полагаю, что в «болдинскую осень» им не нужны пептиды, а вот вывести из депрессии и стимулировать творческий подъем вполне реально. У нас есть опыт вывода из депрессии, минорного состояния больных с тем или иным тяжелым заболеванием.

– Почему же наша светлая наука так мало может на уровне городской больницы и поликлиники?

– Абсолютно с вами не согласен. Нельзя умалять достижения наших ученых, они участвовали в международной программе «Геном человека». Академические институты незыблемы и будут продолжать свою деятельность. Но внедрение результатов их работы оставляет желать лучшего.

Чем прельщает наших ученых Америка или Европа? Тебе сразу дают возможность воплотить свои мечты. Вот Виноградов, соавтор нобелевского лауреата Гинзбурга, 12 лет работает в Америке, но получил-то он вожделенную премию за работу у нас в стране, в советское время. Мы работали в Иордании, и вдруг получаем письмо от одной мамаши: я не верю в ваш метод, не верю вообще, что в России могут что-то изобрести! Это, к сожалению, расхожий стереотип.

– К сожалению, при жизни мало ценят российских гениев, они на старости лет зачастую нищенствуют и унижаются перед тупыми чиновниками.

– Да, согласен. Но лавину научных открытий это не останавливает. Чем отличается наш ученый от американского? Наше мышление — обобщающее, широкое, биосферное. Хотя среди веществ, которые у нас называются нейропептидами, есть и коротко живущие — они существуют всего доли секунды. Такие нейропептиды появляются и исчезают. Я думаю, что они аналогичны в какой-то мере элементарным частицам в физике.

– Так что, у человека — волновая природа, что ли?

– Волновая природа присутствует....

– А где душа у вас присутствует, как вывести ее биохимическую формулу?

– С точки зрения души... Она, конечно, не на небесах, она складывается не на пустом месте... Пептиды тут тоже при чем.

– Вы это серьезно?

– Кстати, недавно протоиерей Коломенский написал мне письмо: «Уважаемый профессор Шестаков, у нас есть воскресная школа, могли бы Вы мне помочь материально в ее развитии?» Я ответил, что деньгами помочь не могу, а если ребенок заболеет, возможно, полечу бесплатно.

– А вы верите в Бога?

– Не верую.

– А в себя?

– В себя — по возможности. Церковь оказывает мощнейшее влияние на человека. Я хочу провести такой эксперимент: после церковной службы получить у верующих кровь, в которой концентрировались бы нейропептиды веры.

– Получается, по-вашему: вышел из церкви — сдай кровь?

– А что? Я религиозных чувств никогда не испытывал, я хожу в церковь, как в музей, мне это очень нравится. Один мой коллега за рубежом бросил фразу: мне вера помогает в научной работе... А я задал встречный вопрос: почему же ты тогда не нобелевский лауреат?

– Это вы зря...

– Коран или Библия не прибавит мозгов...

– А что вам помогает?

– Не знаю. Когда занимался тромбозами, во сне четко видел механизм тромбообразования, как в атласе. Мною движет чувство любопытства.

– Известно ведь: любопытство рано или поздно становится грехом. А как вы защищаетесь от бича гематологов — СПИДа, гепатита?

– Сыворотку мы стерилизуем с помощью гамма-облучения.

– И что, порошок с нейропептидами не меняет свойств?

– Хороший вопрос. Целый год мы бились над проблемой: как построить режим гамма-облучения, чтобы сохранялись нужные нам свойства у сыворотки. Мы вводили в наш препарат японский вирус типа энцефалита, а потом находили оптимальный режим облучения и убивали его.

– Вы патриот?

– Ученые не могут оставаться абсолютными патриотами и зажимать свои научные достижения, поэтому мы активно занимаемся контактами с арабскими странами, Югославией и три года внедряем метод лечения нейропептидами в Австрии.

– Возможно, что ваши пептиды уплывут из России и будут работать на здоровье арабов, австрийцев, югославов?

– Бум пептидов идет во всем мире.

– А вы не тот самый Мюнхгаузен?

– Нет, я тот самый Шестаков.