Контрасты Евгения Мохорева

Евгений Мохорев в современной российской фотографии — явление уникальное. Его основная тема, как стекло, самый хрупкий, и в то же время очень опасный человеческий материал — дети и подростки. Мохорев единственный из российских фотографов, кто на протяжении многих лет исследует эту тему. Он, как когда-то Селинджер, вторгся в ту территорию, в которую нет доступа взрослому человеку. В этой закрытой заповедной зоне нет ханжества, но есть настоящая раскованность, нет опыта, но есть непосредственность, нет лживого стыда, но есть неподдельный интерес. Здесь свои законы, свой код, свой пароль, к которым фотограф имеет доступ. Здесь еще многого нельзя, но уже многое можно.

Мохорев первым из фотографов открыл завесу и показал невидимый ломкий мир ребенка и подростка, мир, который существует параллельно с нашим — прагматичным и жестким. Объектом съемки фотографа является самая социально незащищенная и в то же время самая взрывоопасная среда — уличные подростки, дети из неблагополучных семей и приютов.

Фотографический жанр Мохорева не подпадает под конкретное определение. Его работы так же трудно назвать постановочной фотографией, как и классическим фоторепортажем. Художник с годами выработал свой неповторимый фотографический почерк. Развивая свою тему, Мохорев во всем балансирует на грани, никогда не переступая ту черту, за которой начинается пошлость и нарочитый эпатаж. Его черно-белые образы — лица, глаза, линии тел, позы — надолго врезаются в память.

Персональная выставка Евгения Мохорева в рамках Московского месяца фотографии «Фотобиеннале-2002» вызвала настоящий фурор, как у зрителей, так и у критиков. Мнения разделились диаметрально противоположно. От ханжеских «снимите и запретите эту мерзость» до искренних восторгов и многочисленных предложений организовать выставки фотографа за рубежом. Но при всей своей кажущейся «скандальности» работы фотографа с трудом можно назвать таковыми. При близком знакомстве с его материалом невольно начинаешь отмечать, что Мохорев скорее психолог, нежели провокатор. Наоборот, его снимки отличает изысканность, деликатность и даже нежность. Они просто о том, чего мы не знаем. Или не хотим знать.

Не так давно Евгений начал развивать новую для себя тему — тему Петербурга и его обитателей. Здесь Мохорев сознательно уходит от своей камерной, почти интимной атмосферы, которая и стала визитной карточкой фотографа, и начинает осваивать большие открытые пространства города. Тонко очерченные линии несформированных юношеских тел сменяются массовкой в строгой питерской геометрии. Приюты, коммуналки, дворы-колодцы — набережными, проспектами, паркам... Но если в «подростковой» теме Мохорев самостоятельно организует пространство, то в «городской» само пространство организует изображение автора.

Петербург Мохорева — молодой, современный город, в котором архитектурная стать органично уживается с ярким неоном рекламы, город на воде, созданный для праздных неспешных прогулок, негромких разговоров ни о чем, ожидания, встреч и проводов белых ночей.

Величественная архитектура Петербурга, гранитные берега Невы, низкое питерское небо — для фотографа лишь фон, среда, в которой протекает своя жизнь. Здесь целуются, курят, молчат, радуются, пьют пиво, гуляют, слушают музыку, грустят, мокнут под дождем... Но взгляд фотографа при этом нарочито отстранен. Фотограф скорее не участник, а немой свидетель этой жизни. Свидетель, проходящий мимо...

А. Дубровин: Евгений, когда и почему ты выбрал детей и подростков объектом своего творчества?

Евгений Мохорев: Мой первый серьезный опыт работы с подростками был в 1990—1991 годах. В то время я сделал такую историю о персонажах первых и тогда еще неофициальных детских приютах. Это совершенно сумасшедший, невероятный стык детской непосредственности, чистых юных лиц с брутальной, жесткой атмосферой общества, где порядок в одночасье сменился хаосом.

Этот контраст тогда очень бил по мозгам — меня, но не моих персонажей, для которых жизнь и окружающая среда очень быстро стали чем-то привычным и естественным.

«— Мама алкоголик? Ну и что. Иногда угощает. Нет, невкусно... Вот нюхать клей «Момент» — это кайф. Это мультики в голове! На чердаке, в подвале круто жить, особенно когда трубы теплые.

— А вчера Саньку ножом какой-то придурок тыркнул — в больнице теперь.

— Баня? Это где голышом моются? Нет, не был, зачем?»

Ну и так далее...

Мне было интересно снимать не конкретного человека и его историю, а именно это противоречие жизни, фактурное до жути и одновременно фотогеничное. Ту среду, атмосферу обитания, где человек может присутствовать, но не быть главным действующим лицом. Фрагмент худой детской спины с острыми углами лопаток на фоне железных двухъярусных армейских кроватей может быть информативным и жестоким одновременно.

А.Д.: Как тебе кажется, ощущают ли дети свою сексуальность?

Е.М.: Это вопрос скорее не к фотографу, а к человеку, профессионально работающему в этом направлении, — психологу, психотерапевту, посмотревшему на мои картинки. Да, я снимаю обнаженных детей в том числе. Но это не исследование психофизиологии и сексуальной стороны их жизни. Здесь другое. Снимая обнаженного подростка, я всегда стараюсь избежать эротики. Она, наверное, может присутствовать, но всегда вторым, третьим планом.

Здесь все гораздо проще. Тело — это ведь тоже портрет человека, продолжение его лица, глаз... Но плюс к этому обнаженное тело это еще и свет, и линия, и форма, и инструмент, которым можно манипулировать, конструируя впечатления и образы.

А.Д.: Есть ли у тебя какие-нибудь профессиональные наработки?

Е.М.: Свои профессиональные наработки здесь можно спокойно отложить в сторону. Здесь они не имеют никакого значения, даже мешают. Ведь каждый раз все по-новому, с чистого листа, поэтому приходится держать незаметно дистанцию, быть осторожным и честным в общении.

А.Д.: Что ты можешь сказать о детях как о моделях? Как тебе работается с ними?

Е.М.: С подростками и просто, и сложно. У них еще нет комплексов, им еще все интересно. У них нет еще наслоений взрослости, и психологической, и физической. Им все хочется узнать и попробовать. Но и «тормозов» тоже нет. Я строю все на импровизации. Мне очень важно подростка вовлечь в процесс творения, показать ему, что он не меньше тебя влияет на конечный результат. И когда твоя модель становится соавтором, тогда и происходит все самое интересное.

В последние годы я работаю в основном с детьми своих друзей и знакомых, которые, как правило, люди творческих профессий. Так что с пониманием проблем у меня нет.

А.Д.: Есть ли различия, на твой взгляд, в работе со взрослыми и детьми?

Е.М.: Работая со взрослыми, отдача в основном идет от тебя. Твоя идея, слова, энергия. Взрослые предсказуемы в том жанре, в котором я работаю. И это минус.

А.Д.: Как реагируют сами подростки на твои снимки?

Е.М.: Вот это снималось и публиковалось с разрешения его мамы. (Евгений показывает фотографию обнаженного мальчика в одном фотожурнале.) Все остались довольны, мальчик носил эту фотографию в школу, хвалился. Я спросил его: «Ты не стесняешься ее показывать, ты же там голый?». Знаешь, что он сказал? — «Голый на этой фотографии не я. А тот, кто ее снял».

А.Д.: Есть ли отличие между зарубежной и российской реакцией на твои снимки?

Е.М.: Особой разницы в отношении к моим картинкам здесь и на западе я как-то не замечал. Наверное, в России они воспринимаются как нечто документальное. Ведь все такое знакомое. А на западе скорее как арт, постановка. Вот на недавней выставке в Вене одна молодая австрийка ходила вдоль стен с моими работами и горячо доказывала своим друзьям, что вот эти мальчики и девочки в этих интерьерах есть никто иные, как профессиональные актеры. А интерьеры — это удачная стилизация под итальянский неореализм.